Неточные совпадения
«Я жить хочу, хочу
семью, детей, хочу
человеческой жизни», мелькнуло у него в голове в то время, как она быстрыми шагами, не поднимая глаз, входила в комнату.
То, что в продолжение этих трех месяцев видел Нехлюдов, представлялось ему в следующем виде: из всех живущих на воле людей посредством суда и администрации отбирались самые нервные, горячие, возбудимые, даровитые и сильные и менее, чем другие, хитрые и осторожные люди, и люди эти, никак не более виновные или опасные для общества, чем те, которые оставались на воле, во-первых, запирались в тюрьмы, этапы, каторги, где и содержались месяцами и годами в полной праздности, материальной обеспеченности и в удалении от природы,
семьи, труда, т. е. вне всех условий естественной и нравственной жизни
человеческой.
— Дразнил меня! И знаешь, ловко, ловко: «Совесть! Что совесть? Я сам ее делаю. Зачем же я мучаюсь? По привычке. По всемирной
человеческой привычке за
семь тысяч лет. Так отвыкнем и будем боги». Это он говорил, это он говорил!
Нация, государство,
семья, внешняя церковность, общественность, социальный коллектив, космос — все представляется мне вторичным, второстепенным, даже призрачным и злым по сравнению с неповторимой индивидуальной судьбой
человеческой личности.
Дуйские каторжные с течением времени становились поселенцами, из России прибывали каторжные с
семьями, которых нужно было сажать на землю; приказано было считать Сахалин землею плодородною и годною для сельскохозяйственной колонии, и где жизнь не могла привиться естественным порядком, там она мало-помалу возникла искусственным образом, принудительно, ценой крупных денежных затрат и
человеческих сил.
Он один-одинехонек уезжал верст за
семь через довольно большой лес; кругом тишина, ни души
человеческой, и только что-то поскрипывает и потрескивает по сторонам.
Нередко по этому поводу вспоминались ему чьи-то давным-давно слышанные или читанные им смешные слова, что
человеческая жизнь разделяется на какие-то «люстры» — в каждом люстре по
семи лет — и что в течение одного люстра совершенно меняется у человека состав его крови и тела, его мысли, чувства и характер.
Значит, из всего этого выходит, что в хозяйстве у вас, на первых порах окажется недочет, а
семья между тем, очень вероятно, будет увеличиваться с каждым годом — и вот вам наперед ваше будущее в Петербурге: вы напишете, может быть, еще несколько повестей и поймете, наконец, что все писать никаких
человеческих сил не хватит, а деньги между тем все будут нужней и нужней.
Стоит человеку понять свою жизнь так, как учит понимать ее христианство, т. е. понять то, что жизнь его принадлежит не ему, его личности, не
семье или государству, а тому, кто послал его в жизнь, понять то, что исполнять он должен поэтому не закон своей личности,
семьи или государства, а ничем не ограниченный закон того, от кого он исшел, чтобы не только почувствовать себя совершенно свободным от всякой
человеческой власти, но даже перестать видеть эту власть, как нечто могущее стеснять кого-либо.
Во имя государства требуется от меня отречение от всего, что только может быть дорого человеку: от спокойствия,
семьи, безопасности,
человеческого достоинства.
Достигается это одурение и озверение тем, что людей этих берут в том юношеском возрасте, когда в людях не успели еще твердо сложиться какие-либо ясные понятия о нравственности, и, удалив их от всех естественных
человеческих условий жизни: дома,
семьи, родины, разумного труда, запирают вместе в казармы, наряжают в особенное платье и заставляют их при воздействии криков, барабанов, музыки, блестящих предметов ежедневно делать известные, придуманные для этого движения и этими способами приводят их в такое состояние гипноза, при котором они уже перестают быть людьми, а становятся бессмысленными, покорными гипнотизатору машинами.
Она возмужала, в ней проснулись другие желания, более реальные; не зная иного поприща, кроме
семьи, иного мира, кроме того, какой сложился для нее в обществе ее городка, она, разумеется, и начинает сознавать из всех
человеческих стремлений то, которое всего неизбежнее и всего ближе к ней, — стремление любви и преданности.
Являются представления об общем благе, об общечеловеческой
семье, о праве на счастье; и чем больше расширяются границы этих представлений, тем больше находит для себя, в этих границах, работы
человеческая мысль и деятельность.
Но лично я привык к трупам довольно скоро и с увлечением просиживал целые часы за препаровкою, раскрывавшею передо мною все тайны
человеческого тела; в течение семи-восьми месяцев я ревностно занимался анатомией, целиком отдавшись ей, — и на это время взгляд мой на человека как-то удивительно упростился.
Новое рождение указано здесь в качестве задачи супружества, как внутренняя его норма, и на этой основе строится вся полнозвучная гамма
человеческих отношений в
семье, в которой с такой мудрой прозорливостью усмотрел существо
человеческого общества Η. Φ. Федоров: муж, жена, отец, брат, сестра, деды, внуки — во все стороны разбегающиеся побеги и ветви Адамова древа.
Человечество существует как
семья, как племя, как классы, как национальности, как расы, наконец, как единый
человеческий род.
Это умножение ипостасей, по определению Божию, должно совершаться через сочетание полов: в чреслах первой
человеческой пары находится начало единой цепи
человеческих существ, связывающей их в одну
семью.
Иерархически организованная, авторитарная
семья истязает и калечит
человеческую личность.
Брак и
семья принадлежат объективации
человеческого существования, любовь же принадлежит бесконечной субъективности.
Но вместе с тем
семья способствовала выработке
человеческого типа и защищала человека от безраздельной власти государства.
И эмансипационное движение, направленное против таких форм
семьи, имеет глубокий персоналистический смысл, есть борьба за достоинство
человеческой личности.
Законническая, социально обыденная этика дает преобладание отношению к иерархическому чину, к носителю власти, к иерарху церкви, к монарху, к главе
семьи, к начальнику над отношением к человеку, к
человеческому качеству, к творцу, к доброму человеку, к таланту, к ученому и поэту.
Епископ и священник, монарх и полицейский, отец и глава
семьи, хозяин предприятия и начальник учреждения — все это иерархические чины, качества которых не зависят от
человеческих качеств — им даются они автоматически.
— Вы знали его старшего брата? — спросил я. — Он тоже убил себя, отравился цианистым калием. Проповедовал мировую душу, трагическую радость познания этой души, великую красоту
человеческого существования. Но глаза его были водянисто-светлые, двигались медленно и были как будто пусты. В них была та же жизненная пустота. И он умер, — должен был умереть. Доктор Розанов говорит, на всей их
семье типическая печать вырождения… Встало Неведомое и ведет людей, куда хочет!.. Страшно, страшно!
Я хочу говорить о
человеческих страданиях и
человеческом горе, хочу сказать о борьбе житейской, о сильных и слабых людях, о горячо любящих родителях, теряющих свои сокровища, о детях-сиротах, оторванных от
семьи, как жалкие листики от деревьев…
Формы
семьи, столь текучие на протяжении
человеческой истории, всегда были формами социального приспособления к условиям существования, к условиям хозяйствования в мире.
Философия и наука есть неудача в творческом познании истины; искусство и литература — неудача в творчестве красоты;
семья и половая жизнь — неудача в творчестве любви; мораль и право — неудача в творчестве
человеческих отношений; хозяйство и техника — неудача в творческой власти человека над природой.
В
семье есть послушание во имя
человеческого благоустройства.
На столе стояли
семь свечей из воску ярого, девственной белизны, в золотых подсвечниках; на нем же лежали: огромная раскрытая книга, столь ветхая, что, казалось, одно прикосновение к ней должно было превратить ее в прах, и череп
человеческий.
Верстах в десяти, с одной стороны, от фольварка пана Стабровского и в
семи от вотчины Сурмина, с другой стороны, есть дремучий лес, нога
человеческая и конская прокладывают в нем след разве тогда, когда охотники-паны делают облавы на медведей.
Из трех назначений масонства Пьер сознавал, что он не исполнял того, которое предписывало каждому масону быть образцом нравственной жизни, и из
семи добродетелей совершенно не имел в себе двух: добронравия и любви к смерти. Он утешал себя тем, что за то он исполнял другое назначение, — исправления рода
человеческого и имел другие добродетели, любовь к ближнему и в особенности щедрость.